«Надзиратели ночью понажирались и пошли по этажам. Мы слышали крики на одном этаже, потом на нашем слышим. Выбор пал на нашу камеру, открывается дверь, залетают они, начинают тупо прыгать по спящим телам, дубинками кого-то бить. Еще они это снимали на телефон все. И под какой-то саундтрек, там «Ария» играла или что…»
Это подкаст «Беларусская антивоенная подлодка», в котором я общаюсь с разными людьми и, благодаря их историям, пытаюсь понять, как мы вообще оказались в той точке, в которой сейчас находимся.
Моего сегодняшнего гостя зовут Александр. За участие в антивоенных протестах в Минске он получил пятнадцать суток и, опасаясь уголовного преследования, уехал из Беларуси.
Мы говорим о том, что сейчас из себя представляет Окрестина и Жодино, про «праздничные» избиения на День милиции, человеческий ковер из шестнадцати заключенных в четырехместной камере и о том, почему одни белорусы разуваются перед тем, как встать на скамейку, а другие избивают и насилуют связанных людей.
Подкасты доступны на следующих платформах:
Телеграм-канал «Беларусская антивоенная подлодка»
Саша, расскажи, какой для тебя была жизнь до 2020 года? Что тебя окружало? Чем ты занимался?
Слушай, да ничего такого сверхъестественного… Если не брать школу, то поступил университет, в Нархоз (Белорусский государственный экономический университет – прим.). Отучился в Нархозе с горем пополам, потом понял, что как бы не совсем моя идея, но по инерции, скажем так, отучился. Потом закончил курсы UX/UI в IT Academy ПВТ. Тем не менее, меня занесло больше в графику и начал работать графическим дизайнером.
Да, в 19-м году съездил в Германию, поработал в строительной сфере – просто предложили такое, я подумал, ну а чего нет? Было интересно посмотреть другую страну. Пожил там несколько месяцев, приехал сюда, начал работать графическим дизайнером.
Каких-то представлений о политической жизни… Номинальные были. Но не был приверженцем каких-то акций или участником в оппозиционном движении. Просто было свое мнение, но оно было достаточно локальным. С моим мнением было солидарно мое окружение, все всё понимали, но оно не было оформлено, скажем так.
В преддверии выборов начало это мнение более-менее формироваться. То есть, встали уже остро вопросы какие-то касательно государственной власти, вовлеченность в политическую жизнь по сравнению с предыдущим периодом моей жизни стала более активной.
Заинтересованность резко появилась, по тем или иным причинам: новостные какие-то повестки, ситуация в стране, коронавирус… Я думаю, мы оба понимаем, о чем речь идет, особенно в контексте коронавируса, когда государство и некоторые лица делают такие заявления, это вызывает какое-то недоумение. Какого хера, спрашивается?
Да, трактор, водка и хоккей… Саша, а вот эта поездка в Германию, которую ты упомянул – скажи, пожалуйста, опыт проживания там повлиял на тебя каким-либо образом по возвращении? Я имею в виду, изменился ли твой взгляд, может быть, на какие-то вещи, когда ты вернулся домой?
Я понимаю твой вопрос, понимаю, что ты подразумеваешь. Он влияет, безусловно, скорее, это больше случается с людьми, которые первый раз попадают за границу, именно в западную часть Европы. Просто у меня был это не первый опыт заграничного проживания: были поездки, начиная со школы, в Польшу, потом я попал в 18 лет во Францию.
Буквально две или три недели, но это очень сильно, я тебе скажу, отразилось на мировосприятии. Поездка оставила впечатление и прям очень серьезное: увидел, что люди могут себя как-то по-другому вести, в каких-то элементарных вещах. То есть, быт, какие-то рутинные действия, будь то поход в магазин или просто время препровождения в кафе или где-то еще – и ты смотришь на это все по-новому.
Плюс я там еще первую любовь свою встретил, поэтому у меня прямо в таком ключе… До сих пор вспоминаю все это с очень большим теплом.
Да и в целом просто, знаешь, вот это ощущение свободы – я сейчас не под политическим каким-то контекстом говорю. Вот эта фраза, что банально дышится легче, да, там я это ощущал. Как тебе сказать, это проявлялось в каких-то элементарных вещах: в движении людей, в местных жителях… Я был в Нормандии, это север Франции, то есть, там больше именно коренного населения, коренные французы. И ты смотришь, что у людей на протяжении веков складывался их быт и какие-то привычки. Это настолько нативно и естественно ощущается, что тебя это поражает и ты задаешься вопросом, а что, так можно жить?
Потом на следующий год мне повезло, мы опять туда попали. Мы уже организовали собственный проект, написали сумасшедшую программу. В общем, на самом деле история дикая. Мы познакомились в первый раз с ребятами французами, мы сдружились с ними, обменялись контактами. И мы, как-то так вышло, организовали проект – как условный Тур де Франс на велосипедах, с палатками, с тентами, по кемпингам. Мы описали это все, составили какой-то план, и нам это профинансировало французское государство.
То есть сам факт того, что тебе просто какие-то дети написали, какой-то план, что мы хотим проехать, сфотографировать, отснять, записать – они такие, да, окей, нате вам денег. Прикинь? Мы такие, вау.
Мы объездили половину Нормандии: 400 километров за три недели, на разных кемпингах останавливались возле Атлантического океана. Это было потрясающе. И люди, эта культура, ты прям обогащаешься, ты окунаешься в быт, и ты видишь, как люди могут жить по-другому.
Люди живут так поколениями, у них какой-то сформированный досуг, там, условно, взять неделю отработать, а вечером поехать за 200 километров на дюны, на побережье океана, пожарить барбекю, открыть какое-то старое вино, на старых SEAT 70-го года, потрясающе выглядящих.
Люди, которым по 60 лет, мужчины и женщины, сидят на этих стульчиках на берегу Атлантики, попивают винишко какое-то французское… Вау!
В разрезе возрастного какого-то контингента: наши 60-летние люди и их 60-летние люди кардинально отличаются. Люди себе просто живут и наслаждаются элементарными вещами. Для них, а для нас это новшество какое-то.
И самое интересное, что ты смотришь на это, и понимаешь, что это не Париж и даже не какая-нибудь Ницца, а Нормандия, какой-нибудь городок на 30 тысяч населения. И там прекрасно люди живут.
Я понял, что у меня есть две короткие истории в эту тему. Я в первый раз побывал в Западной Европе уже, наверное, года в 23 или 24, что-то такое. И это была Вена в Австрии. Я помню, что меня на тот момент очень сильно поразил тот факт, как люди в целом ходят по городу. Было какое-то ощущение абсолютной беззаботности – они как-то все шли, улыбались друг к другу, никто никуда не спешил.
И я, прожив раньше в Минске, а потом в Москве, прям с большим трудом вникал вот в эту беззаботность. Что ты идешь вечером по городу, и у тебя нет необходимости как-то оглядываться по сторонам, не знаю, смотреть, все ли вообще в порядке.
И я пошел знакомиться, заселился в какой-то хостел: вот этот стандартный вариант, когда ты приезжаешь куда-то в дорогой город относительно того города, где ты живешь, снимаешь там кровать в десятиместном номере, со всеми знакомишься, вы там идете ужинать, общаться…
И я почему-то запомнил такой отрывок разговора. Там были ребята, ребята и девчата из разных номеров, они были из разных стран, были кто-то из Бельгии, кто-то из США, кто-то откуда-то там еще, уже не помню, но почти все из Западной Европы. И они рассказывали про себя: вот, я там-то и там-то поработал, а сейчас у меня gap year, и я такой хочу путешествовать целый год. На работе договорился, меня там будут ждать. Ой, а я вот студент, я там тоже чего-то поучился и сейчас тоже взял академ на год и тоже буду путешествовать.
Потом дошла очередь до меня, и я такой, ребята, ну, у нас, в целом, тоже есть этот gap year, он называется армия. В целом, можно пойти на год в армейку, это, наверное, единственный вариант.
А вторая история – вот ты упомянул, что Франция официально профинансировала ваше мероприятие с поездкой на велосипедах. У меня была одна история, связанная с болезнями моих родственников, я в какой-то момент обратился за помощью в одну из клиник Лондона, потому что ни в России, ни в Беларуси особо помочь ничем не могли. И, соответственно, это был selfpayment, то есть, я полностью все консультации оплачивал, которые мне там предоставляли.
И когда я только начинал общаться с людьми, которые в этой самой больнице работают, еще не с докторами, а с административным персоналом, который сопровождает пациентов, они все время говорили, мол, чувак, а давай мы свяжем тебя с Беларусским посольством в Великобритании? Потому что, ну как так получается? У нас все иностранцы, которые обращаются, они все получают помощь от своих государств.
И я очень долго пытался им объяснить, что, ребята, моему посольству насрать абсолютно на мою судьбу, на мою семью, на нас всех в целом. Это Беларусское посольство. Не надо путать их с другими какими-то организациями.
Да, вот видишь, нам просто какой-то гребаный проект, ну, просто на коленке начертили… Пускай мы там его делали несколько месяцев, но это детский лепет какой-то, и они нам его профинансировали. Поэтому я представляю, что те администрации клиник, к которым ты обращаешься, они такие, в смысле, это же это не какая-то хрень, это здоровье людей. Как они не могут профинансировать, что за бред?
Ну, да, у нас там была стена непонимания. Полное представление, что мы живем в абсолютно разных мирах, которые не пересекаются.
Вот-вот, абсолютно разные миры.
Давай тогда поговорим про наши реалии. С 21-го года беларусский протест постепенно затухал, понятно, что не сам по себе, понятно, что он был подавлен, значимая часть беларусов была вынуждена покинуть страну.
Я читал довольно много разных исследований независимых социологов, которые проводили либо пытались проводить исследования в Беларуси касательно настроений и какой-то совокупный вывод, который я сделал по итогам разных материалов, заключается в том, что есть активно настроенное протестное ядро среди людей, которое составляет порядка 20-25% страны, есть схожее по численности ядро, которое поддерживает режим, активно, но чаще, конечно, пассивно.
И оставшаяся приблизительно половина людей – это как раз те люди, которые до 20-го года занимали нейтральную позицию, которые были вне политики и не интересовались происходящими событиями. И как раз в 20-м году, конечно же, эта часть общества вынужденно, в общем-то, политизировалась.
И как будто бы с затуханием протеста значимая часть из них откатилась к естественным настройкам, деполитизировалась и старалась выстроить жизнь такую, какой она была до 20-го года.
Логичным образом начавшаяся война, вторжение России в Украину подстегнуло и внутрибеларусский протест, потому что очевидно, что отношение к войне у беларусской так называемой власти и у беларусского народа, оно кардинально разное. И, к счастью, практически весь мир это понимает.
Так совпало по датам, что 27 февраля, через три дня после начала войны в Беларуси проходил референдум. В разных украинских телеграм-каналах я видел посты о том, что это референдум якобы об объединении с Россией. К счастью, это не так, это был референдум, направленный на переписывание очередное конституции для того, чтобы Лукашенко еще 100 лет мог быть президентом.
Логичным образом вот это голосование на референдуме перешло в антивоенные митинги стихийные и 27 февраля около тысячи человек было задержано в Минске и в других городах. Эта новость, нельзя сказать, что она осталась незамеченной, но, конечно же, по сравнению с теми новостями, которые шли из Украины, она представляла сильно меньший интерес, сильно меньший резонанс, чем, если бы это происходило два года назад, допустим.
Расскажи, пожалуйста, как это все выглядело изнутри, как ты провел этот день и, собственно, последующие 15 суток.
Война случилась плюс этот референдум еще, естественно, у всех людей… Все короче, были против. Все браковали впоследствии бюллетени, то есть, два прочерка – большинство людей, то есть, все, кого я знаю.
Настроения да, люди в шоке, понятное дело. И особенно когда еще Беларусь была вовлечена так или иначе в эту войну, когда с нашей территории ракеты там полетели, еще что-то такое. Все в недоумении. Вроде бы только от одного, не то что отделались, но как-то пережили этот этап, а тут новый виток… И все, я в том числе, в шоке были. Какого хрена, что происходит?
Поэтому пошли все на референдум. Я участвовал в референдуме, потом вечером я пошел на митинг против войны. Это было возле Оперного театра.
У меня просто родственники живут в Праге, и дядя скидывает фотку какого-то то ли ресторана, то ли кафешки, и там написано «русских и беларусских оккупантов не обслуживаем». Ну и это стало каким-то тоже своего рода триггером, потому что ты ничего не делал, по крайней мере, в поддержку этого, но тебя заочно весь мир уже ненавидит.
И с этим чувством, которое у тебя внутри просто полыхает, ты не знаешь, что делать, и ты идешь на митинг. Чтобы хоть как-то… Потому что ты понимаешь, что в Киеве, в Украине люди гибнут от ракет, и это минимальное, что можешь сделать, хотя бы выйти на митинг и выразить свою позицию.
После референдума в этот же вечер, спустя пару часов я и мой друг поехали на митинг. Людей там не супермного было, я бы сказал. Там была группа людей тоже с украинскими флагами, мы к ним присоединились, покричали немного лозунги «нет войне». Стояли возле Оперного театра, естественно, там уже автозаки ездили вовсю.
И подъезжает автобус с тридцать второй частью – это спецназовцы, ВВшники. Оттуда выбегает до хрена человек в экипе, начинают догонять толпу. Просто по территории Оперного театра. Все люди в рассыпную, они за ними начинают бегать. А мы стоим, получается, через дорогу и все это наблюдаем.
На другом квартале видим тоже автозаки, там тоже кого-то принимают. И потом часть этих ВВшников вернулась – там большая группа стояла возле этого автобуса, который буквально в двадцати метрах. И я говорю другу своему, с которым мы были, пойдем в сторону машины потихоньку. Посмотрим по периметру, мы до этого тоже по периметру ходили, изучали обстановку. Много тихушников там с камерами стояло, которые снимали это дело.
Мы переходим дорогу, решили оторваться от группы, то есть, пойти вдвоем. Нам казалось, что если спокойно ты идешь, не бежишь, то тебя никто не тронет. И мы проходим, вот буквально метрах в 5-10 стоит этот автобус, рядом возле него ошивается 20-30 ВВшников. И стоит какой-то начальник, он такой «Молодые люди! Подойдите сюда!». А мы в 5 метрах от него. Ну, мы понимаем, что варианта бежать нет.
Нас принимают возле автобуса, начинают обыскивать, запихивают в автобус. Там уже человек 10 сидит протестующих, тех, кого они арестовали. Вот нас к ним сажают. Ну и все. Мы сидим ждем часа, наверное, два.
Пообщались с ребятами: ну там обычные, нашего возраста, старше люди тоже были. Потом распределили нас по машинам, меня посадили в бобик и повезли уже в РУВД.
Привезли в РУВД в какой-то подвал, там какая-то комната, нас всех обыскивали, доставали личные вещи. Перед этим телефон я оставил возле Оперного театра, в автобусе – скинули в общий мешок какой-то, в чей-то рюкзак. Сказали нам, мол, заберете в РУВД.
В общем, обыскали, описали все шнурки, ключи, у кого что было. Телефоны, если у кого при себе были, тоже их описали, арестовали. Все под опись. И так мы часа, наверное, два стояли, ждали, пока нас опишут. Сказали мне иди найди свой телефон – он там должен был в куче быть. Я подошел, смотрю, телефона нет. Я говорю, нет телефона – хорошо, вставай обратно.
Повезли на Окрестина. Там вся процедура такая: ты выходишь, тебя наклоняют, грубо говоря, руки за спиной, ты в три погибели бежишь быстренько куда они тебя направляют. Нас посадили сначала в такую камеру, часа на полтора – открытое небо полностью, в феврале еще холодно было, минус – мы уже без шнурков, без ничего, но благо в куртках. И там просто под тобой корка льда, квадратная камера, открытое небо с решеткой фактически на улице, у тебя под ногами просто лед, стоишь лицом к стене. Часа полтора так стояли.
Как выяснилось позже, в каком-то другом РУВД ребята стояли вообще часов 12, то есть, с вечера до шести утра они стояли на льду, там девочек вроде бы к батарее больше отправили, а парни прямо замерзли. С ума сходили. Так что нам еще повезло.
Потом привели на раздевание, то есть, ты полностью раздеваешься и приседаешь, чтобы с собой якобы не пронести ничего.
И в стакан. Стакан – это где-то метр на метр карцер. Меня сначала одного, потом второго, третьего, четвертого, пятого… Благо, долго не простояли, полчаса, наверное.
Это процедура принятия в Окрестина, потом уже перевели в камеру. Там уже было человек пятнадцать, со всеми пообщался, кто, за что… Все, естественно, политические.
Кого-то принимали, вот, был парень, он прокомментировал что-то в Телеграме – через два часа к нему врывается ГУБОП, начинает пиздить его. А у него жена дома, мать, отец. Всех лицом вниз. Его жестко избили, начали стращать жену: мы сейчас тебя по кругу пустим… Просто за какой-то комментарий.
Одного парня тоже за комментарий на работе приняли буквально через час-полтора. Там историй на самом деле тысячи, это надолго, я буду так, вкратце, рассказывать… Где-то сутки я провел на Окрестина.
На следующий день начались суды. Суд происходил в формате Скайп-созвона – это очень забавно наблюдать судью в Скайпе на каком-то мониторе. Тебя просто приводят в какую-то комнату, садят за стол, ты начинаешь общаться с судьей. Она тебе вешает совершенно липовый какой-то протокол, который один на всех. Там люди в машине просто ехали, их доставали из машины и говорили, что они участвовали в митинге и орали «Нет войне»! И самое прикольно, что на всех был один свидетель. Приходит какой-то хрен в маске, показывает удостоверение мента и судья говорит, вот такой-то такой-то находился там-то и он такой «да, да, да».
А я отказался от протокола. Я сказал, что я частично согласен, не полностью согласен. То есть, я начал оспаривать, но это все бессмысленно и никакого не имело веса, потому что всем сразу вешали 15 суток.
А вот конкретно суд по тебе, может быть, ты помнишь, сколько он времени примерно продлился от начала до конца?
Минут 15. Я задумывался об адвокате, потом думаю – какой, на хрен, адвокат? Ну и, как выяснилось, адвокаты не берутся вообще за политических, потому что это очень опасно. Для них это не то что лишение лицензии, а более сложные последствия.
После суда нас собрали и отвезли в автозаке в Жодино. Ну и там был прием пожестче, скажем так.
А, был момент в Окрестина, который очень подпортил мораль, скажем так, деморализовал достаточно сильно. Там есть начальник такой, начальник Окрестина. Мы готовимся этапироваться, стоим возле решетки, лицом к решетке, руки за спиной, там человек 20 нас стояло, и он выходит такой: о, ребята, а что вы тут? Сразу пытается воззвать каким-то чувствам, а ты на эмоциях, ты в жутком стрессе, не понимаешь, что тебя ждет дальше.
И он такой, блин, ну, конечно, не повезло вам… Есть прямо откровенные уроды, когда ты понимаешь, что это быдло, колхозник и просто нечеловек. А есть отдельный вид уродов, и вот он прямо в этой когорте. Он говорит, вот вам не повезло, но ничего, держитесь, вы молодцы, все пройдет.
«Я слышал, там на Комсомольской милиционера кто-то ударил… Ой, кажется, кому-то уголовка светит. Ой, ребята, я вам не завидую. Кажется, попахивает уголовкой».
И он мысль забросил, и ты все 15 суток следующие сидишь с этой мыслью. И приходишь к тому, что тебе нечего делать, кроме того, как принять эту данность: будет уголовка, буду сидеть – а что я сделаю?
И сначала у тебя, понятно, стресс. Но я как-то быстро переварил, на самом деле. Во-первых, комьюнити, с которым я там познакомился, все люди, которые были в камере, если бы не они, то было бы намного тяжелее.
Ты понимаешь, что ты сидишь с адекватными, нормальными, добрыми людьми. Потому что в условиях лишения свободы все твои надуманные какие-то принципы, взгляды они жестко бьются буквально об стенку. Они просто рассыпается, ты понимаешь, что ты просыпаешься с этими людьми, ты жрешь дерьмо с этими людьми. Ты, извините, ходишь в туалет с этими людьми. Ты воняешь, ты спишь на полу с этими людьми – в камере на четыре человека нас шестнадцать, окна закрыты, батареи жарят на всю.
Такое ощущение, что они специально делают пожарче, чтобы нам было повеселее. Свет не выключается, на шконках спать нельзя. Это специальное подавление, эмоциональная и психическая пытка политзаключенных, скажем так. И если бы не люди, было бы сложнее. Ты понимаешь, что речь, взаимодействие, общение, элементарные базовые человеческие принципы, понятия, взаимодействия – они спасают и как-то формируют тебя, что ли. Это интересно было.
На чем я остановился? Прием в Жодино.
Прием был, мягко говоря, радушный. Собаки. Мы шли очень долго по огромным длинным коридорам, там специальные коридоры в Жодино, там большая достаточно тюрьме. Нас приводят, мы раздеваемся, там по одному уже заходим в комнату. Там стоят три, как их назвать, три тела, короче, в масках. Они начинают орать, раздевайся, с матами: раздевайся блять на хуй быстрее, голову вниз. У тебя есть тридцать секунд, чтобы раздеться.
Я начинаю быстро раздеваться, тут мне прилетает с ноги по спине. Кто-то мне в бок еще ударил, но не сильно, как бы. Я успеваю секунд за 20. Быстро одеваешься: я штаны задом наперед надел, но ты об этом не думаешь, быстренько выходишь обратно, чтобы тебе не прилетело.
Стоят все эти ублюдки с собаками и начальник орет: «Вы, блять, не знаете, куда вы попали!». И ты понимаешь, что Окрестина было лайт.
И ребята, которые говорили, ой, вы в Жодино едете, вам будет лафа – они просто перепутали с тем, что в 20-м году в Жодино людям давали и покурить, и передачи давали, и спали на матрасах. В 22-м году в Жодино было наоборот.
Короткие уточнения – по поводу шестнадцати человек на четырехместную камеру. Спали вы, соответственно, на полу?
На полу.
Ни матрасы, ничего вам не выдавали?
Да, мы в первый день заходим, лежат матрасы. Потом они выбрали одного сокамерника, сказали, забирай матрасы, выноси. Остались только железные кровати, там такие решетки.
На них особо не поспишь?
Я даже не пытался на них спать, потому что врезается эта решетка тебе в спину. Но благо куртки с собой были.
Пару вопросов-уточнений: выключали ли на ночь свет?
Нет. Свет все время горел. То есть, вообще не выключается.
Шмоны по ночам?
Там был не шмон… Смотри, если без хронологии, 4 марта День милиции был. Я так понимаю, они там конкретно понажирались, потому что стоял гул надзирателей и ментов.
Вообще в первые дни людей доставали из камер и пытали, то есть, слышались крики – избивали людей по одному.
В каждой камере есть звонок, допустим, какие-то нужды, допустим, кому-то нужно лекарство принять – и человек нажимает звонок. Как я понял, те, кто звонил в звонок, им доставалось больше всего. У меня потом в другой камере был астматик, лекарства передавали ну, понятно, лекарства без вопросов – если кто-то откинется в камере, это будет вообще не очень круто для них.
А так передачки нет. Но тот, кто звонил по незнанию в первые дни, да, ночью доставали. Ты звонишь, получается, срабатывает сигнал на весь этаж. И надзиратель спрашивает, с какой камеры. Ты говоришь, с какой камеры, он подходит, уже спрашивает… Я не знаю, что они там спрашивали. Может, туалетная бумага, может быть, мыло. Потому что у нас туалетной бумаги несколько дней не было вообще… а, у нас вообще не было туалетной бумаги в этой камере.
То есть, ты просишь, они говорят, я тебе сейчас устрою туалетную бумагу.
У нас была примерная камера, мы старались себя примерно ввести, то есть, не звонить в звонок – это само собой, это откидывалось, ну, потому что все здоровы-живы, все такое. Но я так понимаю, доставали, возможно, из-за профилактических соображений с их стороны. То есть, избить или пытать как-то. Потому что ночью слышались крики очень часто вот эти несколько дней.
Людей доставали, пытали, в душевую водили кого-то… Я слышал, в плане даже насильственных действий каких-то, то есть, условно, если в подробностях – заставляли сосать дубинку. Может быть, еще что то, я уже таких нюансов не знаю. Но вот это я слышал точно.
В другую камеру, в которую я перевелся через пару дней, там человек был, которого тоже достали ночью, его избили.
4 марта, когда был День милиции, мы слышим… так как мы знаем, что ночью могут быть избиения, рандомные камеры или какие то конкретные, то ты прислушиваешься поневоле. В 10 часов отбой, ты был обязан лечь спать и уже не подниматься. То есть в туалет, понятно. Но там в каждой камере есть глазок, то есть, если увидят, что ты не спишь, тебе будет херово.
И мы слышим, что кто-то идет. То есть, они понажирались, надзиратели, и идут по этажам. Мы слышали крики на одном этаже, на третьем, по-моему, или на втором, потом на нашем слышим. Спускается на наш этаж. И я слышу уже в полудреме, как открывается замочная скважина наша.
А у нас маленькая камера и у нас человеческий ковер, грубо говоря – просто мест нету, потому что шестнадцать человек в четырехместной камере, все на полу. А, два человека там было, два мужика, которые сказали, пошли они нахуй, мы будем спать на шконках.
Я слышу такой диалог между надзирателями, типа, ну что, выбирай. Я так понял, они выбирают камеру, куда хотят зайти.
Выбор пал на нашу камеру, открывается дверь, залетают они, начинают тупо прыгать по спящим телам, начинают прыгать, дубинками кого-то бить. Ну, естественно, я испугался, думаю, что за херня.
Потом они скинули чувака, а он половину тела моего перекрыл, получается, на меня упал. Там был мужчина, ему лет 60, наверное, было… 50 с чем-то. Он был под шконкой, они до него не могли ногой добраться, и торцом дубинки начали его так. По всем попроходились.
Но я ожидал худшего, на самом деле. Мне несколько раз по спине пришлось ботинками. Но, в целом, могло быть и хуже.
Это ты рассуждаешь уже с позиции жертвы. То есть, когда ты огреб – ну, выжил и норм. Объективно – это пиздец, я понимаю. То есть, это трэш, но как-то они больше как будто запугать хотели.
Еще они это снимали на телефон все. И под какой-то саундтрек, там «Ария» играла или что…
Они попроходились там, мужику одному, ему тоже 50 с чем-то лет или около 60, у него синяк остался, то ли ему ребро сломали, то ли что… Досталось каждому. И все, они вот вышли, там наорали, что-то орали, матами-перематами. Мы такие лежим, типа, блять, что это было?
Да, нашей камере не повезло, в нашу камеру залетели. С другой стороны, мне кажется, не повезло тем, кого по одному доставали. Потому что все внимание сконцентрировано на одном человеке и там они уже изощряются как могут.
По поводу шмона – он каждое утро происходил. То есть, ты встаешь, по-моему, после завтрака… Да, после завтрака, выходит вся камера, лицом к решетке, ноги расставляешь, руки вверх, они тебя осматривают. Все зависело от смены. Там был такой чувак, Димон, его все запомнили. Ну, просто конченый отморозок. Он больше всех орал, ему лет 19, наверное, ну, вообще просто пацан. Вот он любил там, кайфовал, я так понимаю, от власти то, что свалилась на его плечи. Аж его перло. Такой прям колхозник в умат, в своем зачаточном состоянии.
И ноги широко расставляешь… От смены зависит, бывало, смена надзирателей нормальная, а бывали отсадки полные. В том числе Димон. Они лупили по ногам – в шпагат ты садишься, и некоторые просто падали на спину.
Ну, еще один нюанс, который я подметил: отличие животного от человека с сознательностью какой-то, с человеческим восприятием – животные очень чувствуют страх. Я там убедился. Да, поначалу всегда всем было страшно. Но, в целом, ты понимаешь, кто ты, как ты реагируешь на стресс, как ты реагируешь на агрессоров.
И они видят, вот если ты волосат, допустим, у меня длинные волосы… Были у чуваков тоже длинные волосы, им прям конкретно прилетало. Потому что, я так понимаю, они очень сильно боялись, и это чувствовалось. Они нервничали, а собаки всегда чувствуют страх. В числе надзирателей это не исключение.
Меня как-то это миновало, я просто спокойно выходил, меня не задевало особо. Да, пару раз лупили по ногам, чтобы в шпагат, но ничего сверхъестественного, не больно, нормально.
Некоторых прямо прессовали, да. Особенно досталось чуваку, с другой камеры, у него розовые волосы – его прям конкретно прессовали.
Это каждое утро происходило: тебя досмотрели, обшмонали, загнали обратно.
4 марта самая жесть была?
Там, знаешь, кошмар растянулся на первые дни, включая 4 марта. Может быть, 5 марта тоже было. Мы и потом ожидали, но в нашу камеру уже не заходили. И все как-то поняли, почему они приходят в камеру, почему они бьют. Они, наверное, в первые дни, они стращали, пытали, пугали, избивали, а потом это уже пошло на спад, потом стало спокойнее.
Насколько ты в тот момент вообще верил, что вот по истечении 15 суток ты выйдешь на свободу и все будет ок? Или ты старался в целом об этом не думать и эти мысли от себя гнать?
Слушай, ну так как ничего не оставалось другого, как общаться и думать, думать приходилось о многом и в том числе об этом. Касательно 15 суток, особенно вот про ту историю, что тебе рассказал с начальником, что он такой наброс сделал. Да, эти мысли приходили, и они не отпускали, и тебе ничего не оставалось, кроме как просто принять тот факт, что ты можешь не выйти после 15 суток.
Было жутко. Знаешь, что спасало? Мы это обсуждали не раз. В первые дни вообще было легко, именно в общении. Такого коннекта, единения, откровения с людьми нечасто встречаешь. На разные темы со всеми разговаривали: о личном, о взглядах на жизнь, о книгах, о культуре – обо всем, чем можно.
И приходили часто к тому (я помню даже свои слова), что да, ребята, мы, конечно, сидим, это херово, но кто-то умирает под ракетами. И меньшее, что мы можем сделать – это просто выйти, как-то обозначить.
Есть очень классное стихотворение Семена Исаева «Правда – это то, что у нас внутри». Я не помню досконально… Правда – это то, что у нас внутри, мы приходим к ней и она нам рада, к ней ведут разбитые фонари… и бла-бла-бла. Потрясающе стихотворение. Я не любитель поэзии, но мне оно понравилось. После срока, после суток я вышел и оно совершенно другими красками для меня прозвучало. То есть, по-другому на некоторые вещи старые смотришь.
Мы не убийцы какие-то, знаешь, не уголовники, мы сидим просто за то, что мы против насилия. И это обнадеживало. И там уже как-то, какие-то дополнительные сутки или, не дай Бог, уголовное дело… Да, это страшно, это, безусловно, страшно, это жутко, но оно мягче как-то, как ты воспринимаешь. Отвечая на твой вопрос, у меня была мысль, что я могу не выйти в силу того, что телефон остался в РУВД – непонятно, где, но точно у них.
И учитывая все эти факторы, которые мы слышали от ребят, то, что может прилететь… Мысль о том, что 15 суток могут быть не последними, она такая очень плотно летала, очень плотно, близко. Еще, учитывая опять же нюанс, что они могут GPS передвижения твои отсматривать вплоть до 20-го года: участвовал ты в митингах, нет…
И вот эти вот мысли, они просто как осиный рой тебя атакуют. Все стадии проходишь: отрицание, гнев, принятие, смирение и так далее. И такой, ну ладно, черт с ним. Когда-нибудь да выйду.
Касательно вот этой жодинской истории, у меня есть один вопрос с позитивной окраской и один вопрос с негативной.
Если говорить про вопрос с позитивной окраской – у меня есть мой добрый приятель, который попал на 15 суток, это было приблизительно год назад, уже не помню точной даты. Попал за то, что он ехал на работу на велосипеде, и у него на раме был закреплен был маленький флажок с «Погоней».
Вот, соответственно, его приняли, на 15 суток оформили. Ну и когда он вышел, я ему написал, мол, как дела? Нужна ли какая-то помощь? Что, как, дай знать, что происходит. И он написал, слушай, ты знаешь, нормально все прошло, мне повезло, я как-то лайтово попал. И, возможно, я единственный человек, который сходил на эту пятнашку с пользой. Почему? Потому что ну, вот, он работает программистом. И он говорит, что я 15 суток не смотрел в монитор, и у меня как будто улучшилось зрение. Впервые за очень большое количество времени.
Помимо вот этого понятного ощущения, связанного с тем, что ты сидишь там не за убийство, не за кражу, не за еще какую-нибудь срань, а за правильное абсолютно дело, есть ли что-то, может быть, в бытовом плане, может быть, в каком-то еще, что ты позитивного из этого опыта для себя извлек?
Безусловно, если касается личностного восприятия, мироощущения… Я бы не хотел ни в коем случае повторять опыт, но я благодарен, что он произошел. Да, однозначно. Наверное, благодаря людям. И это своего рода, как это модно говорить, випассана. Ретрит какой-то. Не знаю, как это правильно называется, но ты остаешься сам собой.
У меня там был чувак с моей школы на пару лет младше, я его узнал.
Начитанный парень – мы много обсуждали, философию, Кастанеду, в том числе, медитацию. Он просто медитировал в камере в какие-то моменты. И самое интересное, он еще разгонял всю камеру, то есть, в плане эмоциональном поддерживал людей. И на это было очень приятно смотреть. Мы так с ним хорошо заобщались.
Знаешь, в силу возраста своего, чем старше становишься, тем сложнее находить новых друзей. Но я вот обрел новых людей, которым могу доверять или общаться на откровенные темы. Потому что ты прошел с ними такое. И, безусловно, я обрел новые знакомства. Это большой плюс. Я видел подноготную человека без всякой шелухи, потому что она слетает там буквально за пару дней, а то и часов. Ты видишь человека и человеческую изнанку. И поддержку чувствуешь, это 100%.
Есть хорошая фраза такая, мне она нравится: тяжелые времена рождают сильных людей, сильные люди создают хорошие времена, хорошие времена рождают слабых людей и так далее, все циклично. И мне хочется верить, что сейчас будут рождаться сильные люди. И, в принципе, я это вижу. Там я это видел, зарождение какое-то или, может быть, продолжение. Поэтому, опять же, что касается эволюции беларусской ментальности, осознанности, идентичности – мне кажется, она преуспевает. Как бы тяжело ни было.
Вопрос с негативной коннотацией: когда только все началось и когда стали появляться первые свидетельства о том, что происходит на Окрестина, 11-12 августа в 20-м году, многие журналисты, блогеры и самые разные люди, которые что-то куда-то публиковали, достаточно часто пытались найти какой-то российский след в истории беларусских силовиков. Иногда появлялись какие-то темы, что там замечен где-то какой-то чеченский спецназ, где-то замечены какие-то там части Росгвардии.
Насколько я помню, ничего из этого свое подтверждение не получило. Но понятно, почему так. Понятно, что никто не хочет верить, что люди с тем же паспортом, люди той же национальности, в общем, люди, воспитанные в том же культурном коде, могут так себя вести с похожими людьми, с наиболее похожими на себя людьми на планете Земля. Вот столкнувшись с этими людьми, есть ли у тебя объяснение, почему они такие?
То есть, в чем произошел коренной разлом между теми людьми, которые перед тем, как встать на лавочку, разуваются, и теми, кто готов вдесятером хреначить одного связанного человека? Понятно, что да, интеллектуальный уровень, понятно, что вот это все. Но вот в какой момент происходит вот эта вот развилка, когда одни идут в одну сторону, а вторые в другую?
Ты имеешь в виду силовики и обычные люди?
Ну да. Просто силовики и люди.
Да-да-да. Слабовики тогда уже и люди. Слушай, я об этом тоже думал. На мой взгляд… блин, с чего бы начать?
Множество факторов, безусловно. Оторванность от реальности. Плюс какая-то низкая эрудированность. Местечковое восприятие и мировоззрение такое, знаешь, даже не местечковое, это слишком комплиментарно – колхозное такое вот. И говоря про постсоветское пространство и многовековую историю, складывающую вот эту ментальность – мне кажется, у них осталась именно такое рабовладельческое, условно хозяин и раб, хозяин и крестьянин. Условно, хозяин, который говорит, что делать и не задавать вопросов, потому что у тебя в прошивке нет такой опции задавать вопросы.
И есть граждане, обычные люди, просто люди, которые задают вопросы: кто я, что я делаю? Я хочу другое и так далее. И вот это вот коренной разлом.
Глобализация делает свое дело, на мой взгляд, в том числе Интернет, она способствует тому, чтобы люди расширяли свой кругозор и смотрели на мир.
Некоторые остались в каменном веке. Они продолжают жить вот этими имперскими, монархическими какими-то реалиями. Возможно, последствие совка: уничтожение культуры, какого-то культурного наследия, его полное стирание, плюс отсутствие эрудированности, низкий уровень жизни достаточно, если ты, допустим, не минчанин или не из каких-то крупных городов беларусских. И просто элементарное желание заработать: заработать деньги, иметь квартиру.
Но есть еще один очень важный нюанс – это круговая порука в силовых структурах, которую не стоит вообще убирать с поля зрения. И это большой бич этой системы.
Непосредственно в Жодино встречались надзиратели – вот был человек, просто парень, который не надевал маску, когда приходил в камеру, он не боялся показать свое лицо. Он подходил: ребята, давайте, может, окно открою, потому что у нас была такая духота, что из-за отсутствия кислорода ты просто засыпал. Тебе все время хотелось спать, и ты лежал внизу, потому что внизу прохладно, а чуть выше уже парилка, и ты просто все время хочешь спать. И он это видит, он приносил бумагу какую-то или мыло. Он периодически попадался нам, мы его запомнили.
То есть, видишь, вроде бы хороший человек, который просто родился, может быть, в деревне возле Жодино. Он просто подумал, что вот в милиции платят. Потому что мне мама так сказала или батька мне сказал, иди в ментовку, там и на пенсию рано пойдешь и будешь с пенсией хорошей… И он пошел. Человеческие качества остались, потому что семья плюс-минус адекватная, нормальная, которая вложила. Но система и круговая порука его обязывает участвовать в этом пиздеце.
Потому что просто так выйти и сказать «я увольняюсь» ты не сможешь никогда. Ты либо должен будешь выплатить невероятную сумму, либо просто тебя будут преследовать по закону. Тоже стоит отметить, особое отношение к бывшим участникам силовых структур, милиционерам или военным.
Если тебя задержали на митинге, тебя раздевают, а у тебя на плече татуировка с парашютиком, то есть ВДВ войска – к тебе совершенно другое отношение. Тебя превращают в котлету, грубо говоря. То есть, они тебя воспринимают, как будто ты предатель. Ты предал силовиков и все. И там прям не завидуешь чувакам.
То есть эти все факторы только потакают и способствуют, даже удерживают насильно в этой системе, порочной. Система на самом деле практически совершенна. Она замкнута, это клетка – со своими пушками, да, но выйти из нее ты практически не можешь.
Поэтому они боятся. И некоторые, я уверен, даже особенно в 20-м году они били от страха людей. В целом, они все боятся, но некоторые, у которых какие-то проблески сознательности были еще и человечности, они били от страха, потому что понимали, что, если они не будут бить, будут бить их.
Не знаю, у меня такое видение. Я в исторической справке не особо силен касательно диктатур, но, насколько я знаю, это атрибут практически каждой диктатуры и силовых структур, причастных к ним.
Вот такая вот шляпа.
Подкасты доступны на следующих платформах:
Телеграм-канал «Беларусская антивоенная подлодка»
zavarka914 
Добавить комментарий