Чернобыльская катастрофа: Припять (3/3)

Последний текст по мотивам моей поездки в Зону отчуждения – про мертвый город Припять и последствия Чернобыльской аварии.

Чернобыльская катастрофа: Зона отчуждения (1/3)

Чернобыльская катастрофа: что там произошло (2/3)

Эвакуация

Припять состоит из четырех микрорайонов (пятый не успели достроить). Назывались они «Первый микрорайон», «Второй микрорайон» и т.д. В них жили сотрудники станции, работавшие, ни за что не догадаетесь, на первом энергоблоке, на втором, ну и далее по списку. Очень по-советски.

Сам город был основан в 70-м году, а именно статус города приобрел в 79-м. Средний возраст жителей к моменту катастрофы – около 25 лет, проектная населенность города – 80 тысяч человек.

Утром 27 апреля, спустя 1,5 суток после аварии по местному радио передали сообщение о временной эвакуации.

А днем к каждому подъезду в городе подъехал выписанный из Киева или областных центров автобус. Их было почти полторы тысячи: 50 тысяч человек эвакуировали меньше, чем за три часа.

Объявили по радио: кошек брать нельзя! Дочка – в слезы, от страха потерять свою любимую кошку стала заикаться. Кошку в чемодан! А она в чемодан не хочет, вырывается. Обцарапала всех. Вещи брать нельзя! Я все вещи не возьму, я возьму одну вещь. Только одну! Я должен снять дверь с квартиры и увезти, дверь оставить не могу. А вход забью досками.

Наша дверь… Наш талисман! Семейная реликвия. На этой двери лежал мой отец. Не знаю, по какому обычаю, не везде так, но у нас, сказала мне мама, покойника надо положить на дверь от его дома. Он так лежит, пока не привезут гроб. Я сидел около отца всю ночь, он лежал на этой двери… Дом был открыт. Всю ночь. И на этой же двери до самого верха зазубрины… Как я рос…

Попросил соседа, у него была машина: «Помоги!» Показал на голову: мол, ты, друг, не в себе. Но я ее вывез. Дверь. Ночью. На мотоцикле. Лесной дорогой… Вывез через два года, когда наша квартира уже была разграблена. Очищена. За мной гналась милиция: «Будем стрелять! Будем стрелять!» Конечно, они приняли меня за мародера. Дверь из собственного дома я как украл…

Дочке исполнилось шесть лет. Ровно в день аварии. Укладываю ее спать, она мне шепчет на ухо: «Папа, я хочу жить, я еще маленькая». Я думал, она ничего не понимает… А она увидит в детском садике няню в белом халате или в столовой повара – с ней истерика: «Не хочу в больницу! Не хочу умирать!» Белый цвет не переносила. Мы даже в новом доме белые занавески поменяли.

Вы способны себе представить сразу семь лысых девочек? Их в палате было семь…  Её мучения… Жена пришла из больницы. Не выдержала: «Лучше бы она умерла, чем так мучиться. Или мне умереть, чтобы больше не смотреть».

Положили её на дверь… На дверь, на которой когда-то лежал мой отец. Пока не привезли маленький гроб… Он был маленький, как коробка из-под большой куклы. Как коробка…

Я хочу засвидетельствовать – моя дочь умерла от Чернобыля. А от нас хотят, чтобы мы молчали. Наукой, мол, еще не доказано, нет банка данных. Надо ждать сотни лет. Но моя человеческая жизнь… Она же меньше… Я не дождусь. Запишите. Хотя бы вы запишите: дочку звали Катя… Катюшенька… Умерла в семь лет…

Н. Калугин, житель Припяти, из книги С. Алексиевич «Чернобыльская молитва»

Припять встречает меня аппаратами с газировкой и выходом на набережную. Красота.

Это набережная речного вокзала. Пристань была судоходной – до аварии отсюда ходили катера до Киева и белорусского Мозыря.

Эвакуацию Припяти провели быстро и слаженно, но ее жители не знали о последствиях аварии и были уверены, что скоро вернутся назад, поэтому взяли с собой только самые необходимые вещи на 2-3 дня.

В их дома заходили дозиметристы и солдаты. Все, что фонило, выкидывалось из окон вниз. Солдаты забрасывали все в грузовики и ехали закапывать – наверное, вы уже догадались куда.

Если присмотреться к растущим за водой деревьям, видно, что земля там неровная, изрезанная большим количеством насыпей. Весь противоположный берег – один большой могильник.

Служил дозиметристом. Как стемнеет, к нашему вахтовому вагончику подъезжают ребята на машинах. Деньги, сигареты, водка… Дай только в конфискованном барахле порыться. Паковали сумки. Куда везли? Наверное, в Киев… В Минск… На барахолки… То, что оставалось, мы хоронили. Платья, сапоги, стулья, гармошки, швейные машинки… Закапывали в ямы, которые называли «братскими могилами».

Домой приехал. Иду на танцы. Понравилась девчонка:
– Давай дружить.
– Зачем? Ты теперь чернобыльский. Кто за тебя замуж пойдет?

А. Михалевич, дозиместрист, из книги С. Алексиевич «Чернобыльская молитва»

Пустота

Припять была молодым городом, поэтому на пятьдесят тысяч жителей там приходилось пять школ. Некоторые из них практически полностью обвалились, но, например, СШ №3 еще держится.

Жители Припяти впоследствии вспоминали, что у них была возможность купить товары, недоступные в большинстве городов Союза. Город энергетиков хотели сделать маленьким советским Эдемом.

Наверняка известный всем городской парк собирались открыть 1 мая 1986 г. Колесо обозрения все же на несколько минут запустили – хотя прокатиться на нем было уже некому, распорядок есть распорядок.

Официальная моя должность там – командир взвода охраны… Что-то вроде директора зоны апокалипсиса. Задерживаем машину из Припяти. Город уже эвакуирован, людей нет. «Предъявите документы». Документов нет. Кузов накрыт брезентом. Поднимаем брезент: двадцать чайных сервизов, как сейчас помню, мебельная стенка, мягкий угол, телевизор, ковры, велосипеды…

Составляю протокол.

Привозят мясо для захоронения в могильниках. В говяжьих тушах отсутствуют стегна. Вырезка.

Составляю протокол.

Поступило донесение: в брошенной деревне разбирают дом. Нумеруют и укладывают бревна на трактор с прицепом. Срочно отправляемся по указанному адресу. «Налетчики» задержаны. Хотели вывезти строение и продать под дачу. Уже аванс от будущих хозяев получили.

Составляю протокол.

В пустых деревнях бегали одичавшие свиньи. А собаки и кошки ждали людей возле своих калиток. Сторожили пустые дома. Вдруг досмотренный огород. За плугом ступает хозяин, увидел нас:
– Хлопцы, не кричите. Мы уже подписку дали: весной уедем.
– А зачем тогда огород перепахиваете?
– Так это ж осенние работы…

Я понимаю, но я должен составить протокол…

А. Рыбак, командир взвода охраны, из книги С. Алексиевич «Чернобыльская молитва»

Созданный в Припяти в конце семидесятых годов футбольный клуб «Строитель» несколько раз становился чемпионом Киевской области, а в 1985 г. даже был близок к выходу во вторую лигу чемпионата СССР по футболу и, соответственно, переходу из любителей в статус мастеров. Но в своей зоне чемпионата КФК (коллективов физкультуры) занял второе место, в финал чемпионата отправился ФК «Нефтяник» из Ахтырки.

Для развития футбола в городе был построен новый стадион – с одной трибуной и беговой дорожкой вокруг. Открытие его также было назначено на 1 мая 1986 года.

Это осознание приходит не сразу, но тридцать два года назад на месте деревьев действительно было футбольное поле.

Я аккуратно шагаю по Припяти, а за умиротворенно шумящими деревьями проплывают тихие пустые дома. Кажется, я уже говорил, что постапокалиптический мир – это спокойный зеленый лес.

У меня, как и у всех, висел на шее счетчик-накопитель. После смены я их собирал у всей группы и сдавал в первый отдел… Секретный… Там снимали показания, записывали вроде бы что-то в наши карточки, но сколько рентген каждому попало – военная тайна. Суки! Б… Проходит какое-то время, тебе говорят: «Стоп! Больше нельзя!» Вся медицинская информация… Даже при отъезде не сказали – сколько? Суки! Б… Теперь они дерутся за власть… За портфели… У них – выборы…

Хотите анекдот? После Чернобыля можно есть все, но свое дерьмо – хоронить в свинце. Ха-ха-ха… Жизнь прекрасна, падла, но так коротка… Как нас лечить? Никаких документов мы не привезли. Я искал… Запрашивал по инстанциям… Получил и храню три ответа.

Ответ первый: документы уничтожены в связи с тем, что срок их хранения – три года, второй – документы уничтожены во время постперестроечного сокращения армии и расформирования частей, третий – документы уничтожены, потому что были радиоактивны. А может, их уничтожили, чтобы никто не узнал правду? Мы – свидетели. Но мы скоро умрем… Чем помочь нашим врачам? Мне бы сейчас справочку: сколько? Чего я там набрал?

Из книги С. Алексиевич «Чернобыльская молитва»

В Припяти немало объектов, созданных сталкерами. Например, мемориальная доска, посвященная работникам ЧАЭС, дежурившим на станции в ту самую смену.

Или периодически встречающиеся в самых неожиданных местах граффити.

Я брожу по пустому городу, стараясь прятаться от палящего весеннего солнца в тени деревьев, благо, их тут достаточно. Ловлю себя на мысли, что Припять производит впечатление не мертвого города, а скорее заброшенного парка, за которым давным-давно никто не следит.

Тихо, спокойно и очень сложно поверить, что здесь когда-то жили люди.

Финал

Я прочитал несколько книг с воспоминаниями участников тех событий, посмотрел с десяток документальных фильмов, прошерстил почти полсотни журналистских и научных статей, посвященных конструкции реактора, хронике произошедших событий, биографии ключевых фигур этой трагедии, медицинской статистике и т.д.

С частью этих материалов я был знаком задолго до поездки, все-таки Чернобыль – значимое событие в истории Беларуси, страны, по стечению обстоятельств наиболее сильно пострадавшей от последствий аварии. Около 70% выброса йода, цезия, стронция, америция и других радионуклидов осели именно здесь.

Все прочитанное и увиденное позволило мне сформировать полную картину катастрофы и окружавших ее событий (хотя я ни в коем случае не хочу никому навязывать свое мнение):

1. В разгар Холодной войны, важной частью которой было обуздание «мирного атома», удалось разработать проект мощного, дешевого, но небезопасного реактора, времени тестировать который в разных условиях не было: тестировали прямо «на бою», не понимая физику многих процессов и не имея представления о возможных последствиях.
2. Две (как минимум) аналогичные Чернобыльской аварии случились в 75-м и 82-м году – ответственные товарищи не расследовали, не сделали никаких выводов, замолчали, но зато сохранили свои посты и звания.
3. Грохнул Чернобыль – замалчивали до последнего, забросали фонящий реактор солдатами-резервистами, вывели на улицы жителей городов прямо под радиацию «чтобы не допускать паники». Паника, видимо, страшнее медленной смерти тысяч человек.
4. Ликвидаторы героически вернулись с Чернобыля кто на своих ногах, кто с инвалидностью – и оказались на фиг никому не нужны.
5. Оперативнее всех на катастрофу отреагировали не соответствующие структуры, а мародеры, которые радостно бросились разграбливать имущество своих же соотечественников.
6. По давно устоявшейся традиции всю вину свалили на персонал станции, который толком ни на что во всех этих событиях повлиять не мог. Прошло несколько лет, Союз развалился, стрелочников оправдали – ответственные товарищи сохранили свои посты и звания при Союзе и продолжили строить успешную политическую карьеру уже в суверенных государствах.

Все отчеты и свидетельства сводятся к тому, что авария была делом времени. Не случись она в Чернобыле, произошла бы в Игналине (Литва), Петербурге, Курске или Смоленске, где работали и до сих пор работают точно такие же реакторы.

Впрочем, мало ли было схожих по структуре катастроф? Которые произошли из-за спешки, раздолбайства, пренебрежения самыми базовыми нормами техники безопасности, и про которые становилось известно через 20-30 лет? Кыштымская авария, взрыв «Р-16» в Байконуре, массовая давка в «Лужниках», авария на заводе «Красное Сормово», Куреневский потоп, взрыв Минского радиозавода, авария в Чажминской бухте, ж/д катастрофа под Уфой…

Техногенные катастрофы, конечно, случаются по всему миру, но их мало где так усиленно скрывают и так отчаянно ничего не делают для того, чтобы предотвратить их возможные повторения.

И все же ни одна из них не перебила по количеству жертв и масштабу огласки случившееся на ЧАЭС.

Поэтому, в моем понимании, именно Чернобыль – наиболее характерный срез всего нашего общества, в котором в советские годы (только ли в советские?) лозунги превалировали над безопасностью, цели над средствами, декларирумые достижения над здравым смыслом.

Официальная статистика говорит, что непосредственно из-за аварии погибли чуть более пятидесяти человек. Дело каждого, но лично я не вижу ни одного основания верить вещавшим ранее и вещающим сейчас с телеэкранов и страниц газет личностям, хотя бы потому что эти же люди всеми силами до последнего замалчивали трагедию.

При этом важно понимать, что дело не только в желании о чем-то умолчать, есть и объективные факторы, которые не позволяют однозначно и точно определить число жертв Чернобыльской катастрофы. Во-первых, предметно этой историей мало кто занимается, во-вторых, можно придумать сотни разных методик расчета. Почему-то считается, что следствием радиационного фона может быть исключительно лучевая болезнь либо рак щитовидной железы (и только он). Да и фактор фальсификации причин смерти на местах – дело известное и давнее, равно как и отсутствие толкового учета абортов и выкидышей.

В любом случае, медицинские наблюдения показывают, что в загрязненных районах в сравнении с остальными значительно выше число людей, умерших от сердечно-сосудистых и различных раковых заболеваний, вегето-сосудистой дистонии, дефицита иммунной системы и т.д. О количестве тех же абортов косвенно свидетельствует уменьшение рождаемости в загрязненных регионах в сравнении с соседними.

К примеру, значительно отличается динамика коэффициента общей смертности (на 1 тыс. человек) в «чистых» и «грязных» районах Беларуси в до и послеаварийный периоды.

Конечно, и здесь всегда можно сказать, что раковые опухоли у людей развиваются не из-за загрязненной почвы и атмосферы, а, к примеру, из-за образа жизни.

Правда, есть фактор, который все равно ломает эту кривую логику.

Дети.

Достоверно известно про резкий рост доли новорожденных с мутациями на загрязненных цезием-137 территориях Беларуси в поставарийный период: редукционными пороками конечностей (недоразвитые или не выросшие вовсе конечности) – в 3,5 раза, множественными врожденными пороками развития – в 2,3 раза, полидактилией (шесть пальцев на руке или ноге) — в 10,4 раз.

Общая заболеваемость и смертность детей (до 1 года и до 5 лет) на зараженных территориях выросли более чем в 5 раз, чем средние по стране.

Чернобыль помнится в основном по сгоревшим от радиации в первые несколько недель после аварии пожарным и сотрудникам станции. Их всех бесконечно жаль, но масштаб трагедии измеряется далеко не только ими.

Это еще и сотни тысяч молодых пацанов, которых бросали туда, где должны  были работать машины. Сотни же тысяч человек, в одночасье сорванных, будто сорняк, со своей малой Родины и разбросанных по всему Союзу (и оставшихся везде изгоями). Более миллиона студентов и рабочих, маршировавших под аккомпанемент веселой музыки и радиационного излучения во славу дня трудящихся. Сотни тысяч людей, родившихся в Беларуси, Украине, России и других странах с врожденными патологиями, становящихся инвалидами и умирающих в молодом возрасте.

МАГАТЭ и ВОЗ оценивают общее число смертей вследствие аварии в 4 тыс. человек, Чернобыльский форум – в почти 9 тыс. Правда, эти оценки завязаны все на тех же раковых заболеваниях и лучевой болезни. Различные исследования приводят цифры от десятков тысяч до почти двух миллионов человек, за тридцать лет умерших от последствий радиационных выбросов.

Ретроспективные исследования смертности в зараженных районах Беларуси, Украины и России приводят к однозначному выводу о «добавочной» смертности в 5-6% относительно среднего уровня в соседних регионах.

Это сотни тысяч жертв и более миллиона людей, страдающих от различных болезней.

Большая трагедия маленьких людей, которая толком не изучена и нигде в полной мере не зафиксирована.

Жаль, что мы всего этого не помним и не знаем. Особенно жаль, что за тридцать два года мало что поменялось.

Перейти на главную

Читать о других поездках

О блоге и авторе

Если вам понравился этот текст, возможно, также будет интересно:

Чернобыльская катастрофа: Зона отчуждения (1/3)

Чернобыльская катастрофа: что там произошло (2/3)

Инженер из Москвы (1/2)

P.S.

Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарного Василия Игнатенко

Воспоминания из книги С.А. Алексиевич «Чернобыльская молитва»

Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли. Всегда вдвоем. Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я еще не знала, как я его любила. Не представляла… Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже, стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба.

Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все словно светилось… Все небо…Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть оттого, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали огонь, а он полз. Поднимался. Сбрасывали горящий графит ногами… Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар…

В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: к машинам не приближайтесь, счётчики зашкаливают! Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции.

Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины: «Пропусти меня!» – «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо». Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют. Умрут. Но никто тогда этого не знал…

В десять утра умер оператор Шишенок. Он умер первым… В первый день… Мы узнали, что под развалинами остался второй – Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все будут первыми…

Вечером в больницу не пропустили. Море людей вокруг… Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояла цепь в два ряда, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, – та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом – через весь город… Прибежали с сумками, а самолет уже улетел. Нас специально обманули. Чтобы мы не кричали, не плакали…

…в Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно. Шестая больница – на «Щукинской»… В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: «Иди». Сказала, какой этаж. Кого-то я опять просила, молила…

Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску, бери все, что тебе надо, не стесняйся. Это такие оказались люди… Такие! Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят… Пожарников… Из одной смены… Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила… Встретила тогда много хороших людей, я не всех запомнила… Мир сузился до одной точки. Он… Только он… Помню пожилую санитарку, которая меня учила: «Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки».

Он стал меняться – каждый день я уже встречала другого человека… Ожоги выходили наверх… Во рту, на языке и щеках, сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись. Пластами отходила слизистая, пленочками белыми. Цвет лица… Цвет тела… Синий… Красный… Серо-бурый… А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить… Спасало то, что все это происходило мгновенно, некогда было думать, некогда было плакать.

Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились, ещё не нарадовались друг другу… Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются.

Клиника острой лучевой болезни – четырнадцать дней… За четырнадцать дней человек умирает…

Мне запрещали его обнимать. Гладить… Но я… Я поднимала и усаживала его на кровать. Перестилала постель, ставила градусник, приносила и уносила судно… Вытирала… Всю ночь – рядом. Сторожила каждое его движение. Вздох.

Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, делать уколы, ставить катетер… Все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться… Тихонько плёнку отодвину и проберусь к нему…

Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье… Полностью обслуживали. Откуда там появились солдаты? Не спрашивала… Только он… Он… А каждый день слышу: умер, умер… Умер Тищура. Умер Титенок. Умер… Как молотком по темечку…

О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался. Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: «Ты – молодая. Что ты надумала? Это уже не человек, а реактор. Сгорите вместе». Я, как собачка, бегала за ними… Стояла часами под дверью. Просила-умоляла. И тогда они: «Черт с тобой! Ты – ненормальная». Утром перед восемью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: «Беги!». На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала. Моя душа была крепче тела. Моя любовь…

Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт… Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли… Столярку.

Ночь сижу возле него на стульчике… В восемь утра: «Васенька, я пойду. Я немножко отдохну». Откроет и закроет глаза – отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: «Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!»

А в то утро Таня Кибенок так меня просила, звала: «Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу». В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика. С Витей они были друзья, мы дружили семьями. За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они, наши мужья, там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни… Дочернобыльской… Такие мы счастливые!

Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?» – «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь была у него. Только на три часа
отлучилась! Встала у окна и кричала: «Почему? За что?» Смотрела на небо и кричала… На всю гостиницу… Ко мне боялись подойти…

Я уже от него не оторвалась… Шла с ним до гроба… Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет… Этот пакет… В морге спросили: «Хотите, мы покажем вам, во что его оденем». Хочу! Одели в парадную форму, фуражку на грудь положили. Обувь не подобрали, потому что ноги распухли. Бомбы вместо ног. Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, не было уже целого тела. Все – кровавая рана.

В больнице последние два дня… Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, телесная ткань от нее отошла. Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот… Захлебывался своими внутренностями… Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю… Ни один размер обуви невозможно было натянуть… Положили в гроб босого… 

На моих глазах… В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали. И этот мешок уже положили в деревянный гроб… А гроб еще одним мешком обвязали… Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка. И уже все это поместили в цинковый гроб, еле втиснули. Одна фуражка наверху осталась.

Съехались все… Его родители, мои родители… Купили в Москве черные платки… Нас принимала чрезвычайная комиссия. Всем говорили одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками.

Сели в катафалк… Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией… По рации передают: «Ждите наших приказаний! Ждите!» Два или три часа колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся… По рации: «На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Еще подождите».

Со мной истерика: «Почему моего мужа надо прятать? Он – кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?» Мама: «Тихо, тихо, дочечка». Гладит меня по голове, берет за руку. Полковник передает: «Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика». На кладбище нас окружили солдаты. Шли под конвоем. И гроб несли под конвоем. Никого не пустили попрощаться… Одни родственники… Засыпали моментально. «Быстро! Быстро!» – командовал офицер. Даже не дали гроб обнять.

Мне было двадцать три года…

Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала – на кладбище. К нему! И там на
кладбище у меня начались схватки. Только я с ним заговорила… Вызвали «скорую». Родила я на две недели раньше срока…

Мне показали… Девочка… «Наташенька, – позвала я. – Папа назвал тебя Наташенькой». На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки… А у нее был цирроз печени… В печени – двадцать восемь рентген… Врожденный порок сердца… Через четыре часа сказали, что девочка умерла. И опять… мы ее вам не отдадим! Как это не отдадите?! Это я ее вам не отдам! Вы хотите ее забрать для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у меня сначала его, а теперь еще ждет… Не отдам! Я похороню ее сама. Рядом с ним…

Когда я не отдала им мою маленькую девочку. Нашу девочку… Тогда они принесли мне деревянную коробочку: «Она – там». Я посмотрела: ее запеленали. Она лежала в пеленочках. И тогда я заплакала: «Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька».

Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко… Там только его имя… Она же была еще без имени, без ничего… Только душа… Душу я там и похоронила… Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один – ему, второй – на уголок кладу ей. Ползаю у могилы на коленках. Всегда на коленках…

Я ее убила… Я… она… спасла… Моя девочка меня спасла, она приняла весь радиоудар на себя, стала как бы приемником этого удара. Такая маленькая. Крохотулечка. Она меня уберегла. Но я любила их двоих… Разве… Разве можно убить любовью? Такой любовью! Почему это рядом? Любовь и смерть. Всегда они вместе. Кто мне объяснит? Кто подскажет?

Ползаю у могилы на коленках…