Никогда не планировал заниматься наукой ни в каком из ее проявлений. Но однажды нелегкая занесла меня в научную обсерваторию, где я проработал инженером целый год и зачем-то написал диплом — получился интересный опыт, который я попытаюсь рассказать в двух частях и десятке историй.Обсерватория
Что мне искренне нравилось в МФТИ – так это широченный выбор базовых кафедр. На любой вкус: и по степени халявности, и по зарплате, и по роду деятельности. Переводясь после второго курса с ФРТК на ФАКИ, я выбрал себе кафедру, базирующуюся прямо на Физтехе, чтобы не нужно было далеко ездить и чтобы меня не переселили из Долгопрудного в Зюзино.
Когда на четвертом курсе подошла пора выбрать себе предприятие, где можно работать и писать диплом, я поначалу пожалел о собственном выборе. Единственным адекватным местом из списка предприятий моей кафедры был «Роскосмос», но дружба братских народов заканчивается там, где начинается кредит допуск секретности.
А в остальном – четыре стремные конторы из Зеленограда, какие-то невнятные иранцы, которые вроде как вообще не собирались платить, и что-то там при РАН, но тоже с нулевыми финансовыми перспективами.
От завкафа мне удалось узнать, что есть еще вариант с некой обсерваторией, правда, они не брали студентов минимум лет пять. Из плюсов – обсерватория находилась в десяти минутах ходьбы от общаги.
Грех было упускать такой шанс!
Я выжал из завкафа контакты директора этой организации, созвонился и договорился о встрече, прихватив с собой двух одногруппников, дабы подчеркнуть серьезность намерений по возвращению этого ценного научного предприятия в лоно Физтеха. Люблю, знаете ли, пробивать башкой стены.
Я до сих пор не знаю, почему директор обсерватории выразил настолько мощный энтузиазм к устройству на работу троих доходяг из МФТИ. На первую встречу он позвал семь или восемь начальников различных отделов, заставил каждого рассказать о своей работе (у них-то энтузиазма было куда меньше) и провести экскурсию по своим корпусам.
Нам дали время для того, чтобы все обдумать и самим выбрать себе отдел, в котором мы хотим работать. Нам предложили зарплату, которая после нескольких лет жизни за 3-5 тысяч рублей в месяц казалась мне заоблочной. Нам пообещали легко идти на уступки в том, чтобы мы могли ходить на пары, и появляться на работе только 2-3 дня в неделю. Нас хотели видеть в своих стройных и близоруких научных рядах чуть ли не до докторской диссертации.
В общем, все мое нутро кричало о подвохе. Где-то нас должны были обмануть.
Что поразительно — никакого подвоха не оказалось. По итогу нас ни в чем не кинули, все договоренности оказались соблюдены. Спустя неделю после встречи с директором и руководителями отделов меня и Влада Комарова (Саня Кузичкин отвалился в последний момент) устроили инженерами второй категории в отдел радиометеорологии.
В общем, в моей жизни впервые отчетливо запахло стабильностью.
За год в обсерватории я заметил, что среди работников практически полностью отсутствует прослойка из людей 25-40 лет. В дальнейшем я утвердился в мысли, что это общая беда российской науки. По всей видимости, девяностые вымыли под чистую это поколение, и те, кто хотел заниматься наукой и был достоин, занимается ей за границей, те, кто оказался менее способен, занимаются сейчас чем-то другим. Возможно, энтузиазм директора по найму студентов частично объяснялся именно этой причиной.
Территория обсерватории состояла из десятка корпусов, огороженных забором. Пройдя за шлагбаум, вы ощутите легкое дуновение семидесятых: хотя внутри каждого корпуса был сделан вполне хорошего качества ремонт, снаружи они напоминали заброшенный детский лагерь. Потемневшие от времени, обшарпанные двух- и трехэтажные кирпичные здания в пасмурные дни навевали тоску и грусть. Автопарк работников обсерватории состоял преимущественно из раздолбанных “Лад” и “Фордов”, которые нехотя подскакивали на колдобинах мессива, называвшегося дорогой. Каждую машину, оглушительно лая, сопровождали две старые псины, которых я с первого дня окрестил Шашлыком и Чебуреком.
Псины любили разлечься на пороге директорского корпуса, где находились бухгалтерия, какие-то административные подразделения и, собственно, пафосная приемная директора с кожаными диванчиками. Собак никто не гонял — выходившие из здания тетушки и научные работники невозмутимо перешагивали посапывающие тела.
Договариваясь о работе, я важно надувал щеки и рассказывал о незаурядной подготовке студентов МФТИ во всех мыслимых и немыслимых областях науки. Нас взяли на работу, так и не объяснив, зачем мы вообще понадобились этим людям, и какие задачи ставились нам в обязанность.
Босс
— Ну как тебе первый рабочий день? — спросил Влад, пытаясь в пятый раз завести свое корыто. К допотопному ведру производства одного проклятого небом завода в Тольятти он относился бережно и с искренней любовью, называя “ласточкой”, и каждый раз неистово злился, когда я начинал угорать над незакрывающимися дверьми, незаводящимся двигателем и прочими обязательными атрибутами российских машин. Надо отдать ему должное — целый год он подвозил меня от общаги до работы и обратно, за что я ему искренне благодарен. Хотя, как я уже говорил, там пешком идти минут десять, но все же.
— Мне кажется, начальник считает нас полным дерьмом, — сходу ответил я. Впрочем, это было только половиной правды — он считал дерьмом всех окружающих.
Уже на третий рабочий день мы полетели в командировку в Волгоград, где торжественно утвердили директору нашего отдела радиометеорологии погоняло Босс — за повадки и максимальное внешнее несоответствие этому статусу.
Я любил повторять своим знакомым, что не смотрю все сериалы типа “Теории большого взрыва”, потому что я в них живу. Пять тысяч Шелдонов на пару квадратных километров кампуса начисто вымывают желание смеяться над стереотипами про ученых.
Так вот, Босс словно сошел со страниц комиксов про физиков — толщина линз в очках уступала разве что толщине его самооценки, а неряшливость в одежде великолепно сочеталась со склочностью характера.
Тот факт, что работа с ним окажется не самой простой, я понял по пути на самолет, когда Босс долго ругался с работницей касс аэроэкспресса, затем за что-то набычил на впереди стоящего парня в очереди на регистрацию рейса и весь полет изливал претензии стюардессе по поводу качества еды.
В Волгограде он методично разносил персонал гостиницы, в которую мы заселились, за то, что у него в номере не работал душ и кондиционер (у меня все работало), работников метеостанции — за некачественную работу, нас с Владом — за все подряд.
В течение следующего года каждый рабочий день я слышал, как Босс на другом конце коридора уничтожает по телефону обслуживающий персонал радара в каком-либо городе. Мне казалось, что утром он просто наугад тыкал пальцем в карту, и таким образом определялась жертва на следующий день.
В перерывах между телефонными разговорами он заходил по очереди в каждый кабинет и продолжал разнос с произвольного места. Пожилые инженеры устало матерились в курилке. Босс был едва ли не единственным некурящим в коллективе. У меня даже сложилось впечатление, что все остальные сотрудники закурили только затем, чтобы избавиться от его навязчивого внимания.
К любому диалогу он подходил со всей ответственностью и будто бы готовился загодя, подбирая самые монструозные аргументы на невысказанные вопросы, чтобы загнать собеседника в тупик. Эти самые аргументы нередко друг другу противоречили, но его это ни в коей мере не волновало.
Типичный разговор с ним выглядел так:
— Сегодня понедельник.
— Нет-нет, Сергей, Вы совершенно неправы. Ведь вчера еще было воскресенье, а завтра будет вторник. Очевидно, что сегодня понедельник.
— Ну конечно, я так и сказал.
— Нет, Вы не так сказали. И, похоже, совсем не понимаете, о чем говорите…
Мы обсудили мой диплом в конце января, и по итогам разговора я утвердил на кафедре тему “Методы калибровки дифференциальной отражаемости в доплеровских метеорологических радиолокационных системах диапазона “С””.
Через неделю он зашел ко мне в кабинет, пребывая в типичном для себя задумчиво-недовольном состоянии.
— Сергей, мне сейчас звонил заведующий Вашей кафедры… Что еще за методы калибровки?
— В каком смысле?
— Так нельзя формулировать тему диплома! — он снисходительно посмотрел на меня из-под своих гигантских очков. — Вы выдаете фундаментальное непонимание темы, да вообще, сути, того, чем мы тут занимаемся.
— Но Вы же мне сами сказали, как правильно сформулировать тему?!
— Нет-нет, Сергей, Вы совершенно неправы…
— Хорошо, — я понимал, что мои аргументы менее бронебойные лет так на тридцать. — Тогда какая должна быть тема? Я запишу.
— Калибровка поляризационного… — начал он диктовать чуть ли не по слогам, и тогда я решил сыграть в полного дебила.
— Ой, кажется у меня не пишет ручка, — протянул я. Босс немедленно извлек откуда-то из недр рубашки свою. Я невзначай подсунул ему листочек и сделал максимальное жалостливое выражение лица. — Я могу Вас попросить на всякий случай записать? Не хотелось бы еще раз ошибиться…
Босс был разъярен, и на листочке размашистым почерком человека, ненавидившего весь мир, а в особенности тупоголовых студентов, было выведено “Калибровка поляризационного луча для дифференциальной отражаемости в доплеровских метеорологических радиолокационных системах диапазона “С””.
По пути в общагу я зашел на кафедру и сообщил о корректировке темы. Еще через несколько дней Босс позвал меня к себе в кабинет.
— Сергей, скажите, Вы вообще слушаете, что я Вам говорю?
— Безусловно, — я примирительно развел руками.
— Мне снова звонил заведующий кафедрой, какой, к черту, поляризационный луч для дифференциальной отражаемости? Как Вы это придумали?!
— Так Вы же мне сами сформулировали такую тему.
— Нет, совершенно точно я такого не говорил!
— Совершенно точно это Ваш почерк, — я протянул ему вышеупомянутый листок, едва не разрываясь от смеха. Босс пошел красными пятнами.
— Ладно, идите, — выдавил он.
Следующий месяц мы не разговаривали.
Несмотря на все вышесказанное, я считаю, что как раз благодаря таким людям российская наука до сих пор подает признаки жизни. За год совместной работы мы ни разу не обсудили что-либо, кроме радиометеорологии. Даже за обедом, в командировках или случайно встречаясь где-то в Долгопрудном. Человек живет своей идеей и выкладывается ради нее по полной, не щадя ни себя, ни окружающих — несмотря на сложный характер Босса, я уважал его, поскольку мне всегда импонировала в людях эта черта характера.
Ижевск
2012 год, мне 21, первая самостоятельная командировка — потому, наверное, и запомнилась.
Выйдя из поезда, я обвел глазами открывшиеся мне виды и первым делом полез гуглить, не случилось ли за семнадцать часов моей поездки ядерной войны. Складывалось стойкое ощущение, что Ижевск бомбили.
— Ижевск, достать чернил и плакать, — восхищенно прошептал я, уходя с перрона.
Босс бил себя пяткой в грудь, обещая, что меня встретят, так что, первым делом я позвонил в управление местной метеослужбы (ЦГМС). Из трубки раздался чей-то заспанный голос, который, извиняясь, буркнул, что служебная машина сломалась. Мне следовало доехать до центра города и сесть в какой-то там автобус, который должен был вывезти меня прямо к аэропорту.
Я заскочил в первый попавшийся трамвай, попутно удивившись отсутствию тротуаров, (хотя, может, они и были, но осенняя грязь их тщательно скрывала), и поехал в предпологаемый центр города.
За окном проплывали одноэтажные деревянные избушки, наполовину сгнившие, наполовину обугленные. Позднее сотрудник ЦГМС пожаловался мне, что деньги на снос этого ветхого старья выделили еще лет пять назад, но все, как обычно, разворовали, и избушки продолжили влачить свое жалкое существование гнойной раной на измученном теле города.
Что я могу сказать об Ижевске, так это то, что стандартные пятиэтажные бетонные коробки воспринимались мной как сверхблага цивилизации. На общем фоне они выглядели просто великолепно. Ижевск – абсолютно худший город среди всех, где мне доводилось когда-либо бывать.
Центр города был под стать остальной его части. Я долго пытался найти нужную мне остановку и автобус, пока наконец не выяснил, что он перестал ходить еще полгода назад. До аэропорта я в итоге доехал на такси.
Как правило, в аэропортах все технические и служебные здания, к которым относятся и метеорологические станции, находятся в одном месте. Вся площадь по периметру огорожена забором.
В Ижевске какого-то черта нужна мне вышка радара оказалась за три километра от технической зоны. Их я бодро протопал через лес, минуя богом забытую деревушку на десяток домов под аккомпанемент отдаленного собачьего лая. Это мне еще повезло интуитивно двинуться в правильном направлении — все тот же заспанный голос в телефоне не смог объяснить, как дойти до объекта от гостиницы.
ДМРЛ работают на Kubuntu, что является очень серьезным минусом этих локаторов. По крайней мере, в российских реалиях.
Я более менее расшарил этот линуксовый дистрибутив за неделю, но в городах да весях необъятной России тяжело найти триста человек (минимум, чтобы работать посменно) хоть с каким-то высшим образованием, которых привлекала бы перспектива сутками торчать в башенке локатора в отрыве от цивилизации, да еще и за не самые большие деньги. Для тетушек-техников, которые следили за состоянием локаторов, даже определение “командная строка” было неподъемным.
Итак, шел 2012 год: чтобы получить из локатора российского города архив метеокарт, электронной почты было недостаточно — нужен был сотрудник нашей обсерватории, который тратил бюджетные деньги и свое время, чтобы поехать в этот самый город, найти чертов локатор, вставить в комп флэшку, закинуть на нее данные и уехать. Впрочем, иногда (как в моем случае) этот самый сотрудник еще подгружал и настраивал обновления ПО локатора, но все же.
Я долго пытался объяснить тетушке на объекте, как нужно пользоваться этой системой. Она хмурила лоб, кивала, повторяла мои слова и абсолютно ничего не понимала – в общем, вела себя так же, как я на экзаменах. В конце концов сломалась, махнула рукой, сказала, что я могу делать все, что мне заблагорассудится, и уединилась в подсобке со сканвордами.
Всю работу я закончил к часу ночи. Вышел из центра управления, рассмотрел в нескольких километрах от себя огни аэропорта и бодрым шагом двинулся туда через лес. Там меня встретил оглушительный собачий лай.
— Вот же дьяволово отродье, — буркнул я. Лес, ночь, мерзкие псины и ни черта не видно. Охрененная командировка. Я поднял с дороги булыжник и двинулся вперед чуть менее бодро, во все глаза всматриваясь в деревья и пытаясь по звуку определить, где именно рычит и скалится мой почетный собачий эскорт.
— Толькі ў сэрцы трывожным пачую за краіну радзімую жах, — громко затянул я. Собаки задумчиво примолкли, но ко второму куплету залаяли еще оглушительнее. Так и прошел этот вечерний променад – я вопил белорусские песни, ублюдские псины подвывали, но по крайней мере не делали попыток напасть. Через минут двадцать я выбрался из леса, и проклятый лай остался где-то позади.
— Старадаўняй крывiцкай Пагоні не разьбіць, не спыніць, не стрымаць! – я допел чуть измененную нетленку Максима Богдановича и облегченно отбросил булыжник в сторону.
В аэропорту я поболтал по скайпу с родителями, поскольку в гостинице Wi-Fi не было. Равно как и горячей воды. В свою очередь, в аэропорту не было никого, кроме меня и доблестных служителей правопорядка, которые настойчиво попросили удалиться из стратегически важного, хоть и никому нафиг не нужного, города объекта.
На следующий день я поехал в ЦГМС, там тоже обновил все ПО, рассказал, как теперь с этим жить, и толкнул проникновенную речь про нашу общую миссию и светлое будущее.
Все это проходило под аккомпанемент приглушенного шепота, раздававшегося из соседнего кабинета.
— Лида, я не могу говорить, к нам инженер из Москвы приехал! Слышишь, Лида? Из Москвы приехал инженер к нам! Из Москвы!
Было в этом тихом завывании что-то трагичное.
В своей речи я допустил одну непростительную ошибку: случайно назвал Удмуртскую республику Ижевской областью. Был немедленно и сердито поправлен, что основательно сократило нашу беседу. На секунду я почувствовал себя россиянином, сказавшим Белоруссия.
— Ну как Вам вообще город, Сергей? — спросил молодой сотрудник ЦГМС, вызвавшийся меня проводить до трамвайной остановки.
— Да нормальный вполне город, жить можно, — честно соврал я. Но не удержался и все-таки спросил про смутившие меня деревянные одноэтажки. Он хмуро рассказал, что деньги на снос выделили еще лет пять назад, что-то начали делать, но потом, как это обычно в России происходит, все к хренам разворовали, и работы по сносу остановились.
— Не расстраивайтесь, в Москве все так же, — заверил я. — Просто денег больше.
Он с болью в голосе рассказал, что зарплаты задерживают даже на Ижмаше, и вообще кругом разруха. Но все же дом, хочется сделать его лучше, поэтому и не уезжает. Но если так и будет продолжаться…
Напоследок я пожелал ему удачи, и мы тепло распрощались.
Лидия Ивановна
На территории обсерватории не было никаких кафе или столовых. В нашем отделе за наполняемость животов сотрудников отвечала Лидия Ивановна — пожилая женщина в возрасте где-то семидесяти лет, добрейшей души человек, о котором у меня остались только самые добрые воспоминания.
Было в ней что-то неосязаемо гордое и статное, что не давало даже со скидкой на возраст назвать ее бабушкой. Она готовила еду на двадцать человек нашего отдела, каждый день радуя нас (по крайней мере меня) чем-то новым.
У Лидии Ивановны я ходил в любимчиках. Вряд ли причиной было то, что я едва ли не единственный искренне благодарил ее за старания и отдавал должное ее кулинарным навыкам. Скорее потому что я был единственным общажником в коллективе. Когда все вставали из-за стола и разбегались по своим делам, она заговорщицким тоном сообщала, что осталась еще одна котлетка, которая несомненно ждет именно меня.
Я был счастлив в эти моменты. И она, кажется, тоже.
— Хорошо у вас там в Белоруссии, Сергей, — любила повторять она. — У вас там порядок, Батька все держит. Нам такого не хватает…
— Ой, да забирайте себе, — великодушно разрешал я. — Поверьте, мы в Беларуси только рады будем.
На обед она звала нас, высовывая в коридор из кухни гудок. В эти моменты я мысленно переносился в семидесятые: чертежи на столе, курящие инженеры на лестничной клетке и два коротких гудка, вызывавших прилив бодрости и радостное урчание в животе.
Однажды наши теплые отношения едва не разрушились.
Это был обычный рабочий день, я высчитывал руками какой-то параметр, вроде бы дифференциальную отражаемость, и сравнивал с результатом программы. Прозвучавшие в коридоре гудки заставили меня все бросить и первым ринуться на кухню, где меня уже ожидал в одной тарелке куриный бульон, а во второй рис и куриная печенка.
Надо сказать, что я всеяден. Если когда-то это и было не так, то общага все поправила. Я абсолютно уверен, что есть можно все что угодно и когда угодно — и уверенно иду по жизни с этим правилом.
Кроме печенки. Не могу объяснить почему, но вкус у нее какой-то приторный и… В общем, не могу я это есть.
Но мысль о том, что я обижу Лидию Ивановну, не нравилась мне еще больше. Иногда Босс или кто-то из других сотрудников презрительно отодвигал тарелку с недоеденными яствами, и в эти минуты мне было жалко смотреть на Лидию Ивановну. “Конечно, я всего лишь кухарка”, скорбно повторяла она в эти минуты. “Как в ресторанах готовить не умею, вы уж извините…”. “Разве можно обижать пожилую женщину, пи***юги?!”, мысленно восклицал я.
Короче, я всегда сметал все подчистую. Но вот печень…
Раздробив ненавистный продукт вилкой, я смешал его с рисом и салатом, и съел вприкуску хлеба больше, чем за целый год в обсерватории. Давясь, заливал компотом, изо всех сил борясь с рвотными позывами. Расправившись наконец с обедом, я обнаружил себя под тяжелым взглядом Лидии Ивановны. Все остальные сотрудники уже поели и разошлись по рабочим местам. Буркнув дежурную благодарность, я поспешно ретировался, надеясь, что обойдется.
Не обошлось, конечно же. Через полчаса Лидия Ивановна постучала ко мне в кабинет.
— Так, Сергей Сергеевич, пойдемте ко мне на расстрел!
На кухне она усадила меня перед собой, налив и мне, и себе горячего чаю. Пару минут она дырявила меня взглядом, а потом тихо спросила:
— Что, невкусно? — я заметил, как на ее глазах навернулись слезы. Я бросился оправдываться, горячо заявляя, что очень вкусно. — Но я же видела, что вы заставляли себя это есть, а обычно с таким аппетитом набрасывались…
Спустя десять минут я все-таки сломался и рассказал, что дело вовсе не в ней — я просто искренне не люблю печенку.
— Вы мне не врете? — строго спросила она. Я так завертел головой, что она едва не сорвалась с шеи. — А зачем же тогда ели?
— Просто мне не хотелось Вас обижать, — честно сказал я.
— Все вы, мужчины, глупые, — вздохнув, сказала она, поднялась со стула и открыла дверцу холодильника. — Ведь можно было просто сказать! Ничего страшного, Сергей, все что-нибудь да не едят. Это нормально. Вы сказали бы сразу. У меня тут со вчера еще остался бифстроганов, кушайте.
Уж бифстроганов я сожрал в два счета.
Если вам понравился этот текст, возможно, также будет интересно:
Я поставлю Вам пересдачу за то, что Вы слишком хорошо ответили
zavarka914 
Добавить комментарий