Кандидат химических наук, старший научный сотрудник кафедры электрохимии химфака МГУ Олег Андреевич Дрожжин подробно разбирает рынок производства электрических аккумуляторов и положение России в нем, рассказывает про рейтинг преподавателей МГУ и объясняет, почему научные работники счастливее большинства других людей.
— Можете общо рассказать, чем занимается электрохимия?
— Электрохимия — это формально часть физхимии, которая исследует окислительно-восстановительные процессы в растворах, твердых телах и связанный с этим перенос заряда и электрический ток.
Точнее будет сказать, что наша предметная область — это химическое материаловедение. Конкретно мы занимаемся материалами, которые имеют какое-то реальное прикладное значение для электрохимических устройств, для устройств запасания или генерации тока. В первую очередь, это аккумуляторы — в основном мы, как и весь мир, работаем с литий-ионными. Во-вторых — топливные элементы. Сейчас еще очень популярны солнечные батареи, но ими мы не занимаемся, потому что это в основном физика, полупроводники и так далее.
Фактически наша задача — сделать материалы, которые в будущем могут использоваться либо в улучшенных литий-ионных аккумуляторах, либо в каких-то других, например в натрий-ионных или магний-ионных.
— Насколько я понимаю, эта область науки бурно развивается, но Вы можете выделить какой-то значимый прорыв в ней за последнее время?
— Рынок литий-ионных аккумуляторов оценивается примерно в 15-20 млрд долларов и растет очень бурно, поэтому ими действительно занимается весь мир. И здесь очень велика конкуренция. В этой области одной конкретной научной группе сделать что-то действительно прорывное практически невозможно. Каждый понемногу делает что-то, что постепенно это все улучшает.
Сейчас активно разрабатываются натрий-ионные аккумуляторы. Это нужно для того, чтобы делать аккумуляторы большой емкости. Лития на земле очень мало, он очень дорогой, производить его очень невыгодно. Плюс, если говорить об электромобиле (про Tesla все знают), то половину его стоимости составляет аккумулятор. А если он будет натрий-ионный, то это будет в разы дешевле.
В литий-ионных аккумуляторах сегодня самое главное — это именно развитие компонентов катодного материала, которые позволили бы достичь безопасной эксплуатации. Если помните, было множество историй с возгоранием батареи, взрывами, Boeing Dreamliner, по-моему, два раза горел с ними — сейчас всего этого нет. Все эти проблемы уже решены, и аккумуляторы стали массово использовать в тех же самых электромобилях, где, понятно, очень высокие требования к безопасности.
— В плане разработки концепции самих батарей можно выделить какую-то страну-лидера?
— Основной поставщик катодных материалов — это, насколько мне известно, Китай. Он в последние годы совершил очень резкий рывок вверх, во многом благодаря Йет Мин Чангу — это ученый мирового уровня, который работает в МIТ. Он основал компанию А123, у которой производство было в Китае, и сильно поспособствовал поднятию китайской “литиевой” промышленности.
В принципе, если посмотреть на рынок производства и сбыта непосредственно аккумуляторов, главный производитель — это по-прежнему Япония. Sony, Sanyo, Panasonic — это основные производители. Франция делает хорошие аккумуляторы. В Канаде хорошее производство, в Америке, разумеется. Остальная Европа — она так, поменьше. Главный игрок здесь Япония, ее пытается догнать Китай, но у него пока что не получается по качеству. Остальные страны идут следом.
— На Ваш взгляд, у России есть какая-то возможность выйти в топ?
— Литий-ионный поезд ушел окончательно и бесповоротно, здесь даже думать нечего. Насколько мне известно, в России вообще нет нормального коммерческого производства литий-ионных батарей для широкого потребления. Японцы начали их делать двадцать лет назад, а у нас до сих пор этого нет.
Есть отдельные небольшие предприятия, которые собирают ряд аккумуляторов для специальных целей — в основном, разумеется, военных. Для спутников, для, может быть, подводных лодок, для какой-то специальной техники. То есть, там, где цена вообще никого не волнует. Если Китай может производить аккумуляторы условно за десять долларов, но вы не можете их купить, потому что вы военный, и вы должны делать свое производство, вы можете заплатить сто долларов и купить отечественный. И вам его сделают. Но это будет очень небольшое производство, которое никому, кроме вас, военного, не будет нужно. Потому что гражданскому лицу гораздо проще купить качественный японский аккумулятор или китайский — похуже, но дешевый.
Поэтому, с точки зрения литий-иона, надежды нет никакой. Единственное, может, удастся наладить коммерческое производство хотя бы для внутреннего рынка. Мы пытаемся создавать материалы, которые могут улучшить то, что сейчас используется. Но в России, даже если методику в лаборатории сделать, очень непросто довести это до какого-то логического завершения. Мы ведь сами не можем производить. Мы можем в лаборатории разработать материал и методику его синтеза. А дальше нужен кто-то, кто будет это производить, затем кто-то, кто из произведенного материала будет собирать аккумуляторы. А инфраструктуры нет.
— Получается, всей цепочки нет?
— Цепочки нет. И потребителей тем более нет, электромобили у нас не делают.
— Тогда как быть с разработками? Ими же, тем не менее, как-то занимаются?
— Естественно, мы занимаемся, мы хотим в итоге сделать хотя бы частично, хотя бы для удовлетворения нужд вот той самой техники специального назначения, чтобы это все в России производилось.
В принципе, потребность в хороших аккумуляторных батареях ощущается сейчас везде. Постоянно нашему заведующему кафедрой со всех сторон идут сообщения, звонки, просьбы достать нормальный отечественный аккумулятор. Те, кто производит батарейки, та небольшая группа людей — они приезжают на конференции и говорят, мол, господа ученые, дайте нам хороший материал.
То есть, мы конечно же пытаемся взаимодействовать в рамках очень небольшого круга производителей и потребителей этих батарей. Но, понятное дело, что по охвату нам очень далеко до Европы, Китая, Японии и Америки.
— Популярная точка зрения среди научных работников — в России финансируются только те проекты, которые государство может быстро и выгодно для себя использовать. На фундаментальную науку денег нет. Ваша история практическая, но, при этом, насколько я понял, нет рынка. Как это влияет на финансирование?
— Ну, в нашей области дело обстоит лучше. Во-первых, мы попадаем, вот если Вы знаете, есть список программ приоритетного развития науки и техники, одобренный правительством.
— Который раз в несколько лет обновляется?
— Да. И мы всегда попадаем в ту часть, которая относится к энергоэффективности, энергосбережению, вот этим вещам. Когда подаем гранты, мы всегда указываем, что вот эта “критическая” технология, она у нас есть. Поэтому нам проще.
Кроме того, понятно, что наше государство серьезную фундаментальную науку спонсировать не способно. Это надо осознавать, к сожалению, это так. Хотя естьРФФИ, и, в принципе, он дает деньги на фундаментальные исследования, но деньги там мягко говоря не велики. Особенно в связи с падением курса рубля. Почти все можно спустить на одни только реактивы.
Кроме того, у нас есть контракты, пусть даже пока небольшие, с какими-то производителями и потребителями, в частности, тот же самый ВПК.
И в этом смысле, я считаю, что нам повезло. Потому что работать в нашей области интересно — ты не только занимаешься наукой, но и можешь видеть в некотором обозримом будущем результат своей работы. И, в принципе, на финансирование лично я не жалуюсь. Понятно, что оно в Европе больше, в Америке больше, в Китае больше. Но жаловаться на данный момент не приходится.
— Давайте сместим тему вопросов от науки к преподаванию. Как Вы оцените качество и студентов, и преподавателей химфака по сравнению с химическими университетами России и мира?
— Уровень студентов вполне даже не приемлемый, а хороший, скажем так. Понятно, что всегда есть бездельники, всегда есть лоботрясы, которым лишь бы получить корочку, с троечки на троечку… Они есть, но они всегда были.
В целом, у меня постоянно бывают курсовики, дипломники, аспиранты — совершенно нормальные способные ребята. Главное — привить им любовь к тому, что они делают, способность работать и правильно понимать то, что они делают. Очень многое на самом деле зависит от руководителя. Многие способные студенты и аспиранты уходят из науки только потому, что попали не к тому человеку.
Мой одноклассник, который ушел из науки после защиты кандидатской, сейчас говорит с некоторой грустью, что хотел бы остаться. Он потом уже понял, что попал не к тому человеку. Попади он к кому-то другому, кто лучше ставит задачи перед молодыми людьми, лучше пытается снабжать чем-то, приборами, всем, может, все было бы по-другому. Поэтому к студентам никаких претензий нет.
А с точки зрения качества преподавания — в принципе, на химфаке есть некоторые категории преподавателей, которых, наверное, не очень хорошо иметь в качестве преподавателей лучшего вуза страны. Но от этого тоже никуда не деться.
Хотя в последние годы началась правильная, как мне кажется, программа по выстраиванию рейтинга сотрудников. Понятно, что невозможно численно измерить важность человека и значимость его результатов, но хотя бы как-то приближенно понять, действительно ли человек занимается наукой и может преподавать, или он преподает по учебнику пятидесятилетней давности и больше ничего не хочет делать — вот это отличить можно.
В принципе, если ректор будет продолжать то, что начал, то это приведет к заметному оздоровлению преподавательского состава и научных сотрудников. А так, есть очень хорошие преподаватели, и уровень их никуда не падал. Но, к сожалению, есть и другие. Но я надеюсь, что через пять-десять лет ситуация изменится сильно к лучшему.
— Если говорить об этих преподавателях, то их компетентность вызывает сомнения, потому что они работают по каким-то устаревшим методикам или потому что они оказались на факультете непонятным образом?
— Есть два основных направления работы современных научных сотрудников и преподавателей. Одно направление — это те люди, которые успешно влились в современную науку и постоянно следуют за ней: они сами занимаются научной деятельностью, читают статьи, ездят на конференции, общаются с коллегами.
А есть часть людей, застрявших где-то в своей молодости. То, чем они занимались двадцать, тридцать, сорок лет назад, тем же занимаются и сейчас. Они печатаются, как правило, в российских журналах очень низкого уровня — в международные журналы их никто не берет. На конференции их тоже особо никто не приглашает — они из-за этого обижены на весь мир.
Они остались работать здесь, потому что, по большому счету, их все устраивает и больше, возможно, им некуда идти.
Знаете, была недавно такая история на переаттестации: человек на достаточно высокую должность претендует, а у него нет статей, нет проектов, почти нет преподавания… И спрашивают у заведующего, мол, а что он здесь вообще делает? А тот отвечает, что, как же, ведь человек хороший. А зачем обижать хорошего человека?
— Мне кажется, это очень популярная должность в разных российских учреждениях.
— Ну да. Если вы посмотрите статистику, увидите, что химфак лидирует среди факультетов по количеству сотрудников. По-моему, их 377. На физфаке раза в полтора меньше.
А увольнять людей — во-первых, профсоюз. Во-вторых, опять же, наша эта теорема хорошего человека. Теперь эта борьба начинается с помощью введения рейтингов. А пока борьбы не было: ну нет у тебя статьи и нет, ну преподаешь и преподавай себе.
— Можете подробнее рассказать про рейтинг? Из чего он складывается?
— Путем долгих споров, подсчетов и усреднения для каждого факультета была выведена некоторая формула. Для преподавателей туда входит количество часов преподавания, разумеется, плюс очень важное значение имеет научная деятельность: статьи, проекты, конференции. Для “научников” то же самое, только акцент больше смещен в сторону научной области.
Получается, если вы много преподаете, но у вас нет статей и проектов, значит, скорее всего вы от науки немного отстали, и ваш рейтинг будет низок. Есть какой-то средний по факультету показатель, и ваш рейтинг, видимо, окажется ниже его. Тогда во время очередной переаттестации вам либо продлят контракт только на один год, либо вообще его не продлят.
Если попадаете в верхние 25%, то продлят на пять лет, все отлично. Если в серединке, то на три года. С помощью этого рейтинга университет пытается оздоровить научное сообщество. Возможно, это удастся.
— Рейтинг давно ввели?
— В прошлом году. Скажем так, первые переаттестации по нему начались весной, в мае этого года.
— И как, по итогу были вынесены какие-то серьезные решения?
— Ну вот, насколько мне известно, уже был ряд людей, которым из-за низких баллов продлили контракт только на год, чтобы у них была возможность как-то найти для себя за это время другое место либо поднять свой рейтинг.
— Вам не кажется, что в этом рейтинге могли бы быть еще какие-то пункты, скажем, зависящие от студентов? Учитываемые с каким-то своим коэффициентом.
— Да, это методика, как у Соросовских профессоров и учителей — там учитываются отзывы тех, кто у них учился. Но по-хорошему эти отзывы нужно собирать уже не у студентов. Когда они заканчивают, они больше понимают, и им есть, с чем сравнивать.
В принципе, я согласен, но реализовать это, конечно, непросто. Опять-таки, студенты могут любить тех, кто на халяву поставит им пятерочки, и могут ненавидеть тех, кто отправлял их на пересдачу. Хотя, с другой стороны, человек, отправивший на пересдачу, сделал для студента больше, чем тот, кто ему поставил просто так пятерку. Это слишком субъективно, поэтому в рейтинге используются более объективные показатели.
— С каждым годом все меньше людей уходят работать в науку, по разным причинам, но особенно, наверное, по материальным. Можете оценить, насколько реально работать в науке и при этом хорошо и спокойно себя чувствовать?
— Работа в науке сама по себе подразумевает, что вам важнее то, что вы делаете, а не то, что вы за это получаете. В этом смысле любой научный сотрудник счастливее, чем любой, скажем, банкир. Потому что для человека, который занимается наукой, это является его жизнью, и ему это действительно интересно.
Вот я прихожу в понедельник и не жду пятницу, как большинство офисных работников. Наоборот, я хочу, чтобы она наступила как можно позднее, потому что у меня много интересных дел.
В принципе, конечно, если сравнивать человека, который ушел в коммерцию и который остался в науке, в финансовом плане наверняка выиграет тот, кто ушел в коммерцию. Это во всех странах так. Но обеспечить себе нормальную человеческую жизнь в науке вполне можно. Правда, для этого нужно пахать. Не просто приходить в одиннадцать и уходить в шесть, как делают многие, а жить этим, ну и работать, как “раб на галерах”.
zavarka914 
Добавить комментарий